То Кондратьевна, старуха бывалая, слывшая по деревне лекаркою и исходившая на веку своем много — в Киев на богомолье и в разные другие города, — приковывает
внимание слушателей; то тетка Арина, баба также не менее прыткая и которая, как говорили ее товарки, «из семи печей хлебы едала», строчит сказку свою узорчатую; то, наконец, громкий, оглушающий хохот раздается вслед за прибаутками другой, не менее торопливой кумы.
Он старался говорить не очень громко, памятуя, что с годами суховатый голос его звучит на высоких нотах все более резко и неприятно. Он избегал пафоса, не позволял себе горячиться, а когда говорил то, что казалось ему особенно значительным, — понижал голос, заметив, что этим приемом усиливает напряжение
внимания слушателей. Говорил он сняв очки, полагая, что блеск и выражение близоруких глаз весьма выгодно подчеркивает силу слов.
Неточные совпадения
Несколько взволнованный, он посмотрел на
слушателей, их
внимание успокоило его, а пристальный взгляд Лидии очень польстил.
Тут он поднял наконец глаза на
слушателей. Те, казалось, с совершенно безмятежным
вниманием глядели на него. Какая-то судорога негодования прошла в душе Мити.
Публика при появлении нового оратора, под влиянием предшествовавшего впечатления, видимо, пугалась и вооружилась терпением; но по мере того, как раздавался его чистый, звучный и внятный голос, все оживились, и к концу его замечательной речи
слушатели уже были не опрокинуты к спинкам кресел, а в наклоненном положении к говорившему: верный знак общего
внимания и одобрения!
Заметив, что Карл Иваныч находился в том чувствительном расположении духа, в котором он, не обращая
внимания на
слушателей, высказывал для самого себя свои задушевные мысли, я, молча и не спуская глаз с его доброго лица, сел на кровать.
Александров и вместе с ним другие усердные
слушатели отца Иванцова-Платонова очень скоро отошли от него и перестали им интересоваться. Старый мудрый протоиерей не обратил никакого
внимания на это охлаждение. Он в этом отношении был похож на одного древнего философа, который сказал как-то: «Я не говорю для толпы. Я говорю для немногих. Мне достаточно даже одного
слушателя. Если же и одного нет — я говорю для самого себя».
Я долго не мог вникнуть, про что он рассказывает. Мне казалось тоже сначала, что он все отступает от темы и увлекается посторонним. Он, может быть, и замечал, что Черевину почти дела нет до его рассказа, но, кажется, хотел нарочно убедить себя, что
слушатель его — весь
внимание, и, может быть, ему было бы очень больно, если б он убедился в противном.
Как теперь вижу лица моих
слушателей, — лица добрые, молодые, с выражением чистосердечного
внимания, участия, даже изумления.
Я никогда не замечал его в числе
слушателей во время публичных заседаний Общества и, конечно, не мог ожидать, чтоб он явился для выслушания стихов, которые можно было применить к нему, и чтоб он встал со стула, как нарочно, для привлечения на себя общего
внимания.
А если кому из этих ораторов и удавалось на несколько мгновений овладеть
вниманием близстоящей кучки, то вдруг на скамью карабкался другой, перебивал говорящего, требовал слова не ему, а себе или вступал с предшественником в горячую полемику;
слушатели подымали новый крик, новые споры, ораторы снова требовали
внимания, снова взывали надседающимся до хрипоты голосом, жестикулировали, убеждали; ораторов не слушали, и они, махнув рукой, после всех усилий, покидали импровизованную трибуну, чтоб уступить место другим или снова появиться самим же через минуту, и увы! — все это было совершенно тщетно.
Заслыша звуки гармоники, в кабак повалила и та кучка народа, что галдела пред крылечком. Солдатка приветливо ухмылялась, чуя хорошую выручку. Путники меж тем, не обращая
внимания на новых
слушателей, продолжали свое дело. Свитка переменил песню и заиграл новую. Шишкин с той же молодецкой ухваткой, выразительно подмигивая нескольким молодицам да девкам, ухарски подхватил ее...
При этом не берется во
внимание то, что есть много других
слушателей, которые находят для себя не бесполезным посещать его аудиторию.
Потом говорил Мороз, Перевозчиков. Опять я говорил, уже без маскарада. Меня встретила буря оваций. И говорил я, как никогда. Гордые за меня лица наших. Жадно хватающее
внимание серых
слушателей. Как морской прилив, сочувствие сотен душ поднимало душу, качало ее на волнах вдохновения и радости. С изумлением слушал я сам себя, как бурно и ярко лилась моя речь, как уверенно и властно.
То приятно осклабясь, то выражая на своем лице чувство радости, горя, восторга, безнадежности, словом, то, что домогалась произвести на
слушателя музыка сиятельного композитора, Гурьев с напряженным, ненасытным, казалось,
вниманием выслушивал длиннейшие произведения графа.
К чести его надобно оговорить, что он в конце своих речей, со скромностью христианина, почти всегда извинялся перед
слушателями, что отвлек их
внимание от даров небесных к дарам человеческим.
Владимир Петрович принадлежал к людям, которые служат сами себе
слушателями и россказни которых больше всего забавляют их самих. Они упиваются своей собственной речью, не обращая
внимания, что их собеседники далеко не находят ее интересной по самому свойству предмета, до которого она относится.
Если бы граф не был увлечен слушанием самого себя и обратил
внимание на своего
слушателя, он испугался бы, увидя его лицо.